Фильм «Қаш» — дебют Айсултана Сеитова — стал самой ожидаемой картиной года из-за его успехов в клипмейкинге, и не в последнюю очередь из-за очень серьёзной и интересной публике темы Ашаршылыка (Голодомора). Он вышел на русском и казахском языках с субтитрами. Кто-то хотел получить качественное отечественное кино, а кто-то — найти ответы. Картина получилась, несомненно, красивой и качественной, однако посыл её оказался неоднозначным. Почему? В этом разбирался Айдос Тайбекулы.
О чём фильм?
Фильм начинается с описания искусственного голода 1932–33-х годов в казахской степи: истощённые люди, детские могилы и советская администрация. Исатай, невольно ставший могильщиком, каждый день перед выполнением своих обязанностей прячет осиротевшего младшего брата в сундуке, боясь, что его похитят. Советская администрация в ауле посылает Исатая в город Сарканд за помощью. Глава аула убеждает его забрать в город и младшего брата, чтобы спасти его от голодной смерти. По дороге и разворачиваются основные события фильма.
Создатели картины изначально не делали заявлений, что кино будет историческим или содержать политическое заявление. Оно позиционировалось как хоррор, где Ашаршылық будет неким фоном происходящего, а основная смысловая нагрузка ляжет на личностные морально-этические вопросы, вроде того — на что готов пойти человек во время голода.
Что с ним не так?
На самом деле фильм нельзя назвать аполитичным. Более того, он содержит неоднозначный политический посыл, вызывает множество вопросов.
По сценарию, страдали от голода в степи не только местные казахи , но и представители советской власти, которая проводила коллективизацию, вследствие чего и возник страшнейший голод. Даже если и были отдельные случаи голода среди советской администрации, насколько уместно указывать на страдания виновников во время массовой гибели их жертв?
Описывая последствия голода, режиссёр опускает его причины. С одной стороны, фильм показывает трагедию Степи, страдания людей с отсылками к каннибализму. В то же время мы видим сцены в советских детдомах, где в относительно хороших условиях живут дети из казахских аулов. Нам точно не известно, насколько это близко к реальности, однако нам не показали сцены с отъёмом скота и зерна под страхом расстрелов и репрессий. Здесь нарушилась нейтральность повествования, создался нарратив оправдания, независимо от изначальных мотивов сценариста.
Вовсе остаётся непонятным посыл другой сцены, где Исатай не может разжечь костёр двумя камнями и хворостом, а советский солдат учит его пользоваться спичками. Позже этот солдат умирает, а в его кармане находится фото с родителями. Это достаточно распространённый в историческом кинематографе приём по гуманизации одной из сторон конфликта или сохранению некоего баланса, чтобы фильм не превратился в инструмент пропаганды. Мы, однако, привыкли, что для достижения такого эффекта сцены с «добрым солдатом» сочетаются со сценами жестокости его армии. В «Қаш» мы этого не увидели.
Здесь важно отметить, что любой режиссёр, решившийся снять фильм об Ашаршылыке, оказывается в ситуации между рисками и ответственностью. Если ответственность лежит перед памятью жертв голода и их потомками, то риски исходят от последствий политического заявления по этой теме. Фильм «Қаш» в этом случае больше соответствует рамкам цензуры.
Но может ли фильм об Ашарашылыке не иметь политического заявления? Учитывая болезненность, недосказанность и незакрытость этой травмы, — наверное, нет. Такая картина должна иметь чёткий политический посыл, где рассказывается о причинах и последствиях голода, а также об ответственных за них. В ином случае кино должно полностью абстрагироваться от интерпретации событий, оставив лишь их атмосферу.
Однако «Қаш» всё же зашёл в область интерпретации событий, хотя и не отодвигая зрителя от основной линии. В итоге мы увидели качественную с точки зрения костюмов, актёрской игры, звука и цветов артхаус-картину с набором символов национальной травмы, распознать которые способен не каждый зритель. А политический посыл оставляет осадок для тех, кто для себя не прожил трагедию Ашаршылыка.
