Главный редактор Lenta.ru Галина Тимченко о новом поколении журналистов, методах работы в соцсетях и о страхе перед вернувшимся Советским Союзом.
Интервью было подготовлено журналистом Вячеславом Половинко. Казахстанский онлайн портал «Мой город»
«Журналист должен владеть каким-то ремеслом ещё»
Вы писали, что больше не будете давать интервью, но после той записи их вышло ещё как минимум два. Почему не получилось молчать?
Лучше не путать личное с общественным. Мне лично интервью давать неприятно, и я это дело не очень люблю, всячески его избегаю. Вместе с тем нельзя не признать, что, если у «Ленты.ру» и есть слабое место, то это продвижение «Ленты» в оффлайне. Поскольку кому ещё как не главному редактору говорить от имени редакции, то нужно понимать, что и дача интервью входит в мои обязанности. Собственно, я даю интервью только поэтому.
В интервью, которое вы дали журналу «Журналист» и из-за которого возникло это обещание…
К сожалению, журнал «Журналист» опубликовал не интервью. Журнал прочитал интервью, не взял из него почти ничего. Девяносто процентов вышедшего материала было вырезано из лекций, презентаций – то есть из реального интервью там не было почти ничего. Я была в ужасе.
Да, но потом в Интернете ведь появилась полная версия интервью. Я его прочёл, и меня там зацепило несколько вещей. Одна – это то, что в регионах Интернет – это помощь для журналиста, а не среда и не способ общения.
Это я говорила о региональных журналистах, а не о читателях.
Понятно. А сейчас, по-вашему, отношение к Сети в регионах изменилось?
Изменилось. Я недавно как раз читала лекцию для региональных журналистов. К радости своей, я увидела, что там: а) очень много молодых людей; и б) они задают мне очень толковые вопросы – те же самые, что задают мне и в Москве. За два года, получается, пропасть преодолена. Либо всё дело в том, что на форуме, где я читала лекции, было много людей младше тридцати лет; либо в том, что я произносила тогда эту фразу, имея в виду работу региональных газетчиков, которая представляет собой удручающее зрелище.
Кстати, о преодолении пропасти между региональными и федеральными журналистами. Нужно ли прессе в провинции писать о том, что происходит в столице?
Каждое издание должно это решить для себя. Я за других главных редакторов решать не могу. Ведь чем отличается газетчик от писателя? Писатель пишет для Господа Бога и для себя, по большому счёту. Журналист пишет для читателя. Если читателя интересует федеральная повестка, он обязан про это написать.
Вторая вещь, которая зацепила меня в вашем интервью, о том, что сейчас уже можно брать на работу выпускников журфака…
Уже можно.
Но ведь многие из них моложе тридцати, то есть являются поколением, которое, что называется, только одного вождя застало. Вам не кажется, что в их сознании есть сдвиг – мировоззренческий и психологический – в сторону необъективности по отношению к действующей власти?
Да нет, я вообще думаю, что это зависит от широты кругозора каждого читателя. Мы тоже с вами не застали ни Владимира ИльичА, ни Иосифа ВиссарионычА, ни Никиту СергеичА, ни Леонида ИльичА – и, тем не менее, какое-то своё представление о них имеем. Хотя, конечно, поколенческая проблема существует. У меня есть классический пример, когда мы попросили для одной весёлой новости молодого бильд-редактора найти Тянитолкая – и он не понял, кто это такой. То есть человек даже «Доктора Айболита» не читал.
Хотя это больше говорит о самом человеке, нежели о целом поколении. С другой стороны, было же поколение, которое, кроме Брежнева, не видело никого – и это не помешало им стать профессионалами в своём деле.
Так что дело не в этом. К тому же сейчас в журналистику пошли люди, которым, правда, интересно, что происходит, и которым интересно докапываться до сути вещей. Раньше люди шли в профессию не в поисках себя и не в поисках истины, а исключительно ради получения какого-то более-менее престижного образования.
Lenta.ru
Вы в том же интервью говорили, что не очень любите связываться с пиарщиками, когда дело доходит до работы…
Я вообще их на работу не беру.
А представителей каких ещё специальностей брать, по-вашему, не стоит?
Я не очень люблю политологов, социологов и всех этих окологуманитарных специалистов, у которых нет чёткой специализации, а есть некое представление или сумма знаний по всем вопросам сразу. Мне очень нравится брать на работу людей, которые хорошо разбираются в какой-то одной науке или одной проблеме. Журналистика – это всё-таки ремесло, поэтому журналист должен владеть, помимо этого, каким-то ремеслом ещё.
«Новости – это прекрасный «паровоз»
Стилистику ведения страниц «Ленты.ру» в соцсетях сейчас очень часто начинают копировать – это видно и по Казахстану в том числе. Вам как кажется: это тренд, созданный вами; это тренд, который уже существовал и которому вы придали новый импульс; или «Лента.ру» в соцсетях – это исключение из правил, а есть только какая-то сухая журналистика?
Давайте-ка всё разложим по полочкам. Во-первых, такого тренда не существовало – именно поэтому «Лента.ру» так взлетела в соцсетях, не прикладывая к этому никаких усилий. Это наше ноу-хау, но состоит оно не в том, чтобы шутить в «Твиттере», и не в том, чтобы постить смешные фоточки на стене «Вконтакте». Ноу-хау состоит в том, что «Лента.ру» в соцсетях – это отдельный продукт. И свойства этого продукта зависят напрямую от социальной сети: даже не от соцдема – публики, — а от технических возможностей, которые эта сеть предоставляет. «Твиттер» — 140 знаков, короткая ссылка. «Вконтакте» позволяет не только ссылку и картинки делать, но и присоединять туда музыку, кино и так далее.
Мы исходили из того, что «Лента.ру» — это «Лента.ру», паблик «Вконтакте» (названный нашими читателями «Лентач») – это отдельный продукт, как и «Твиттер». И вот этого, к сожалению, не понимают многие люди, которые пытаются нас копировать. Они, вместо того чтобы искать свой собственный отдельный продукт, начинают тупо нас копировать. Ничего хорошего из этого не выходит. Хорошо, если в редакции какого-нибудь издания, которое нас копирует, есть люди с чувством юмора. Шутить никому не возбраняется.
Представим, что этот человек уйдёт – и от условного «Твиттера» издания не останется ничего, потому что нет каких-то принципов и понимания, что это издание, собственно, делает в соцсетях. Мы занимаемся тем, что каждую неделю собираем совещания с теми людьми из редакции, кто так или иначе вовлечён в социальные сети – а это сотрудники «Ленты.ру», у которых есть основная работа, и за работу на сайте они не получают ни копейки. Это такая общественная нагрузка, то, что нравится самим людям.
И всей этой компанией мы обсуждаем, что мы делаем, куда мы идём. Я вот уже два года обещаю, но сама торможу, что мы допишем стайлгайд о работе с социальными сетями. У меня просто не хватает времени, чтобы его отредактировать.
Сайт «Лента.ру» называют одним из последних островков расследовательской журналистики. А кому, по-вашему, наиболее выгодно, чтобы расследовательская журналистика ушла подальше в Интернет?
Это никому не выгодно – по большому счёту. Расследовательская журналистика в Интернете требует больших затрат времени, сил и ума. К сожалению, в российском Интернете сложилась довольно порочная практика, суть которой можно описать довольно грубо: если можешь найти, где стырить, лучше стырить, чем делать самому. А расследовательская журналистика таких вещей не терпит. Мы совершенно осознанно отстраивали это направление у себя на сайте, потому что в какой-то момент мы поняли, что новости – это прекрасный «паровоз», который тянет «Ленту.ру» в гору.
Но, кроме новостей, есть огромный пласт событий, который новостями не отразишь. Новости – это очень узкий жанр, очень узкий формат. А нам есть, что ещё сказать своим читателям. Поэтому мы стали развивать расследовательскую журналистику и отдельно от неё отдел спецкоров. Мне кажется, что это так сильно влияет на наш вес и наше присутствие в оффлайне и онлайне, что это стоит больших усилий. Это интуитивно всем понятно, просто не все готовы в это вкладываться.
«Новостного повода в официальных действиях властей нет»
У вас на сайте есть цензура?
Конечно, есть.
А в чём она заключается?
На сайте нельзя публиковать ругательные и матерные слова – сниженная лексика вообще не приветствуется. В этом смысле у нас довольно жёстко. Всё, что касается цензуры политической, — у нас её нет. Есть довольно жёсткий формат. Например, на «Ленте.ру» никогда не появляются (и это очень долгое время вызывало недоумение) регулярные отправления чиновников или официальные действия властей.
Нам кажется, что это их ежедневная работа, и новостного повода в этом нет. В том, что кто-то выступил на каком-то форуме, кто-то работает с документами, а кто-то где-то выступил, нет ничего необычного – это каждодневная рутина. Мы же пишем новости только тогда, когда произошло событие, вызвавшее широкий общественный резонанс.
Вы согласны с тем, что сейчас в России журналистика очень сильно поделена на проправительственную и оппозиционную?
Ну, да, конечно. Как иначе.
А можно ли тогда это называть журналистикой?
А почему нет? Мы, например, точно знаем, что все западные образцы хорошего журналистского мастерства точно так же имеют некую партийную принадлежность. Мы знаем, что «Лос-Анджелес Таймс» всегда пишет про это, «Нью-Йорк Таймс» всегда заявляет о событиях с какой-то конкретной позиции, а «Вашингтон Пост» — с другой.
Ничего особенного в этом нет. Можно, конечно, говорить о какой-то тотальной независимости СМИ, но лично мы, например, давно определили для себя, что придерживаемся обычных гуманитарных ценностей и здравого смысла. Мы никому не друзья и никому не враги.
При этом нас нельзя причислить к оппозиционным ресурсам, поскольку мы даём трибуну перед многомиллионной «ленточной» аудиторией как представителям оппозиции, так и представителям власти. Мы стараемся придерживаться нейтралитета, основанного на том, что мы – не игроки на этом поле. Мы не вовлечены в политическую деятельность, то есть стоим за схваткой или над схваткой.
Вы по-прежнему считаете, что блоггеров нельзя считать журналистами?
Убеждена в этом.
А ставить равенство между блоггерами и публицистами тоже нельзя?
Убеждена, что нельзя.
Хорошо, а блоггеры могут быть политической силой?
Нет.
А как же Навальный?
Навальный, прежде всего, не блоггер. Навальный использовал эту среду для того, чтобы продвинуть свои идеи. Мне очень смешно слышать людей, которые называют его блоггером. Навальный – очень грамотный юрист. Судя по всему, очень сутяжнического толка. Он очень любит искать документы и он нашёл ту среду, в которой эти документы распространяются с максимальной скоростью. Если бы Навальный жил сто лет назад, он бы использовал телефон или телеграф. Это ничего не меняет.
Навальный – юрист, который занимается конкретными делами: по борьбе ли с коррупцией, по отстаиванию прав миноритариев и ещё по любым другим. Понимаете, разговоры о Навальном, как о блоггере, — это история про то, что люди не знают, для чего на самом деле предназначен Интернет.
Интернет – это среда, в которой информация распространяется определённым образом. Кто-то сумел вскочить на эту волну, кто-то – например, куча чиновников, — нет. У Навального это получилось. Ура Навальному в этом смысле.
«Из Казахстана мы видим приличные цифры по количеству читателей»
Рубрика «Бывший СССР» на сайте – это дань ностальгии или конкретный рыночный ход?
Это абсолютная прагматика, никакой ностальгии. Мы очень внимательно следим за составом наших читателей и знаем точно, что, к счастью или к сожалению, больше тридцати процентов читателей живут за пределами России. Мы смотрим, откуда нас читают. Да, конечно, это США. Да, конечно, это Германия, где очень много наших соотечественников.
Но это также и страны бывшего СССР. Если говорить в абсолютных цифрах – то доли небольшие. Если же говорить в процентном отношении к количеству населения и интернет-пользователей в конкретной республике – то это достаточно большие цифры. На Украине мы вполне читаемы, в Армении и Азербайджане нас читают пристально и внимательно, как и в Прибалтике. Мы не говорим о странах Средней Азии, потому что там везде, за исключением Киргизии, проблемы с Интернетом. А в Узбекистане мы, кажется, заблокированы, если нас ещё не разблокировали.
А Казахстан?
Из Казахстана мы видим вполне приличные цифры. Есть люди из соседней страны, которые нас читают на русском языке. Окей, почему бы не сделать для них ту рубрику, в которой им будет комфортно, в которой они будут читать, как мы видим то, что происходит на их территории?
А расширять своё присутствие на их рынках вы не планируете?
Нет.
Почему?
У нас нет на это сил сейчас. Мы работаем на свои – у нас нет ни дотаций, ни доброго дяди, который нас подкармливает. Мы живём на доходы от рекламы. И расширение своего присутствия – даже не в первом десятке приоритетов.
«Государство снова начало лезть в личную жизнь граждан»
Вы чувствуете появление Советского Союза – версия 2.0?
Да, он уже здесь. Я никогда не думала, что мне придётся снова жить при Советском Союзе, однако я в нём живу.
Вас это пугает?
Меня это не пугает, меня это дико огорчает. Хотя и пугает – что это я вру. Я ненавижу советскую власть всей душой. Когда мы делали проект «Страна, которой нет», посвящённый двадцатилетию распада, я держала себя за хвост двумя руками, чтобы ни в коем случае не скатиться в политику. Мы специально сделали этот проект очень человеческим. Идея, с которой мы подходили, была такая: есть большая коммунальная квартира из пятнадцати комнат.
Кто-то жил уже изначально, кому-то дали ордер, кого-то подселили. Потом эта коммунальная квартира разъехалась – и мы едем через двадцать лет и смотрим, что стало с теми, кто её населял. Чисто человеческие истории получились. Когда проект только начинался, мы ездили по бывшим республикам и спрашивали у людей разного возраста и социального статуса, что было хорошего в Советском Союзе, что плохого и хотели ли бы они, чтобы Союз вернулся.
Никогда бы не подумала, кстати, что мои мысли совпадут с последним героем рубрики – им стал Анатолий Чубайс. Когда я задавала эти вопросы себе, я осознала: всё хорошее, что было со мной, было не в Советском Союзе. Это было в моей жизни, потому что мне было очень мало лет. А всё, что было связано с государством, я совершенно искренне ненавижу. И в последнем эпизоде проекта Чубайс неожиданно сказал то же самое.
То, что сейчас происходит: вся риторика, всё пустословие, все трескучие фразы, нетерпимость, ненависть к другим социальным слоям, поиски врагов, бесконечные овации, бесконечный «одобрямс», зажимание любых инициатив – это всё Советский Союз. Самое главное – государство снова начало лезть в личную жизнь граждан. Советскому Союзу и советскому органу власти было не всё равно, что ты носишь, что ты ешь, с кем ты спишь, какие книги ты читаешь, какие фильмы ты смотришь – вот сейчас это всё абсолютно реплицировалось.
И вот это больше всего бесит. Государство покушается на моё внутреннее пространство, на мой личный внутренний выбор. Поскольку это повторяется, я в абсолютном ужасе, потому что не понимаю, как мне дальше жить.
Для этого есть универсальный рецепт, придуманный, кажется, в России: «Пора валить».
Есть такое. Но, во-первых, у меня есть социальные обязательства. За мной команда из семидесяти не самых глупых людей. За мной стоит одно из самых влиятельных СМИ в России. За мной, в конце концов (простите за пафос), 13 миллионов аудитории в месяц. Это очень много.
Во-вторых, мне, если сказать честно, периодически мысли об эмиграции лезут в голову, но боюсь, что это не про меня.
У вас есть любимая поговорка, что «побеждает не большой, рогами украшенный, а маленький, злой и безбашенный». Вам не кажется, что «Лента.ру» сама уже превращается в этого «большого», который не сможет побеждать?
Не-а. Мы выросли только аудиторно. Штатно мы не увеличились почти. За последние два года мы взяли на работу целых семь человек. Это рост? Ха-ха-ха. Поэтому ничего мы в быка не превратились. Как в «Ленте.ру» был колхоз, семья, пионерский отряд, класс коррекции и всё в таком же духе – так всё и осталось.
И это несмотря на то, что перед перезапуском сайта, мы переделали структуру редакции, заведя, наконец-то, начальников отделов. Однако, глядя на другие редакции, я понимаю, что более неформального места и более свободного в плане идей пространства нет. Не то чтобы я хвалюсь – иногда это меня пугает.
Можно ли самоиронию, которая присуща «Ленте.ру», назвать исключительным свойством российской журналистики?
Нет, конечно. В той же английской прессе самоиронии — выше крыши. Просто, учитывая, что мы частное и неформальное издание, у нас никогда не было каких-то корпоративных правил. Да и вообще корпоративная культура в Россию дошла в очень искажённом виде. Она есть, в основном, только в финансовых институтах.
В журналистике осталась своеобразная вольница. На Западе есть чёткие требования о том, как сотрудники той или иной редакции должны общаться с внешним миром. У нас пока до этого не дошло. И самоирония – это такой краеугольный камень, который не даёт нам свалиться ни в либеральную жандармерию, ни в условный «кровавый режим». Самоирония и здравый смысл помогают нам держаться на плаву. А в чём ещё можно находить утешение, глядя на окружающую действительность? Только в смехе. На том пока и стоим.
Слово «пока» в последней фразе можно воспринимать как угрозу?
Конечно. Это ведь уравнение с очень многими неизвестными. Мы зависим от такого количества факторов, что загадывать ничего нельзя. Да и потом, мы все когда-нибудь умрём, так что и это хорошее когда-нибудь кончится.
Фото: РИА «Новости»
